Проза
Сергей
Они вошли в вагон втроём — высокий, крепкий мужчина, немного за тридцать, наверно. Его жена, тоже высокая, не худая и не полная, ничего лишнего. Светловолосая, миловидная. Только очень серьёзная, ни разу улыбка не осветила её лица. И мальчик лет четырёх.
Наверно, они приезжали к бабушке с дедушкой. Было видно, дед любил внука, мальчик стучал в окно и повторял:
— Деда, дедушка!
— Сергей, перестань! Опять ты ноешь.
Мальчик замолчал послушно. Мама сняла с него тёплый комбинезончик. Он был худенький, подвижный и очень похожий на отца.
Я сидела напротив. Мне досталась боковая верхняя полка, и я не представляла, как заберусь на неё, но, по правде сказать, не думала об этом.
Я сидела напротив этого семейного купе — две нижние полки для мамы и мальчика, и верхняя для папы. Папа звонил по нескольким номерам, планировал завтрашний рабочий день.
Мама сразу взяла бесплатную рекламную глянцевую книжечку, которую зачем-то выпустила компания железных дорог. Долгие годы поезда ходили по расписанию без всякой мелованной рекламы, и билеты были почти всем по карману!
В рекламке было всё о том городе, откуда отходил этот фирменный поезд, и о Москве, куда он в конце концов должен прибыть.
Авторы просто не знали, чем забить её страницы. Там были загадки, раскраски, кроссворды.
— Здесь раскраски! Здорово! Мама, достань мои фломастеры.
Но этого непоседу хватило только на две-три минуты — раскрашивать картинки.
Тут я отвлеклась — пришёл хозяин нижней боковой полки, наверно, у него были друзья в каком-то другом вагоне. Он и потом, когда с готовностью уступил мне своё место, снял для меня матрац откуда-то сверху, разложил полку… Говорят, у нас плохая молодёжь!
Он потом опять ушёл к друзьям, и вернулся, когда я спала уже. Я разбудила его с трудом на подъезде к Москве.
Он оставил глянцевый журнал. Для меня это было совершенно новое чтение, и я углубилась в него на весь вечер, иногда отвлекаясь на то, что происходило в купе напротив.
Там происходила трагедия. Я поняла это сразу каким-то шестым чувством. А семья ужинала.
Что выкладывали на столы в плацкартных вагонах испокон веков, с тех пор, как поезда шли, бежали, а теперь некоторые просто летят по рельсам?
Хлебушек, колбаску, когда была, курицу — чаще варёную, но и жареную иногда. Крутые яички, огурчики солёные зимой, с варёной картошечкой, а летом — свежие, помидоры — всё, что можно захватить из дома и докупить у бабушек на каждой остановке.
Мама мальчика поставила на стол две красивых коричневых коробки, очевидно, с морепродуктами из японского ресторана. Папа уверенно освободил от обёртки две палочки. Мальчику достался кусочек красной рыбы без хлеба.
— Сергей, ешь аккуратно, не крутись, а то отберу, — строго сказала мама. Он не крутился, наверно, потому что не отобрали…
Отец опять взялся за телефон.
— Да, утром. В восемь я буду в офисе. Я с поезда сразу на работу, зачем терять два часа. А Марина поедет домой.
Почему он не сказал — с ребёнком, с мальчиком? — подумала я. У меня сразу начала за него болеть душа. Может, потому, что родители ни разу не назвали его Серёженькой? Я уже не говорю — котиком, заинькой, миллионом ласковых имён, которые подсказывает Любовь…
Здесь она молчала.
Отец полез спать на верхнюю полку, мама молча и сосредоточенно разгадывала кроссворд. Мальчик томился. Он снова пытался рисовать, подвигал свою книжечку маме, ожидая одобрения, заглядывал в мамину…Каждое второе слово у нег было — мама!
— Сергей, у тебя есть своя книжка, у меня — своя. Вот, это твоя, я на ней написала букву «С», — она отложила эту бедную книжку с буквой в сторону, — а это моя, я написала букву «М». Он вздохнул, и встал из-за стола. Зачем ему нужна была буква «С», если маме она не интересна!
Он побегал по вагону, в колготках, свитерке и шортах. Тапочек у него не было. Поиграл с маленьким мальчиком в середине вагона.
Вернулся к маме.
— Мама, там у мальчика такая машина жёлтая!
— Хорошо.
— Мама, я хочу в туалет.
— Хочешь — иди. Ты что, не знаешь, где туалет? В конце вагона. И вдогонку:
— Ботинки надень!
Он вернулся и надел меховые ботинки. Он знал, где туалет, наверно, не в первый раз ехал в поезде. Но запирать за собой дверь не умел…
Я видела через стеклянную дверь, как мужчина из соседнего вагона открыл дверь туалета и закрыл, наверно, увидев ребёнка. Но мог ведь зайти! И оказаться маньяком!
Я подождала, пока мальчик вернётся, и снова уткнулась в гламур.
Потом услышала, что мама что-то говорила мальчику на повышенных тонах, а он возражал отчаянно.
И убежал, не в силах ничего доказать, в другой конец вагона.
Мама оставила кроссворд, и начала сердито стелить постели — сначала себе, потом мальчику. Она швыряла подушки, резко заправляла простыни, и говорила — то ли мне, то ли в пространство:
— Ему только четыре, а он спорит! Что будет, когда ему стукнет четырнадцать?
Вопрос был риторический, ответа не требовал.
Хотя я могла бы ей сказать — лет в пять-шесть он решит, что его не любят, потому что он плохой. Лет в восемь –девять — дети сейчас взрослеют рано — раз он всё равно плохой, он может вести себя подобным образом. Лет в десять –одиннадцать он поймёт — каким бы он ни был — отличником, спортсменом, победителем олимпиад — отношение к нему не изменится.
Я и подумать боюсь, что с ним станет в четырнадцать и дальше — сбежит из дома? Станет терроризировать домашних? Будет примерным сыном, в душе ненавидящим собственных родителей, пока эта ненависть не сожжёт его изнутри?
Сейчас он опять сделал что-то не то. Когда я снова посмотрела в их сторону, они были напротив друг друга по обе стороны стола. Он стоял на коленках, она сидела, — на одном уровне, глаза в глаза.
— Сергей, ты же знаешь, я могу наказать тебя. Могу запретить вставать с полки.
— А если я захочу в туалет?
— Я дам тебе пакет.
— А если я захочу пить?
— Я дам тебе бутылочку.
Больше он ничего не мог придумать. Он смотрел на маму широко открытыми глазами. На лице у него была не обида, а безмерное удивление. Только нижняя губа предательски дрожала. Казалось, он хотел сказать — мама, зачем ты так, я же тебя люблю! Очень!
Потом он забился в угол и затих. Мама опять взялась за журнал.
И тут отец спустился со своей полки, заспанный и недовольный.
А мальчик обрадовался, он так обрадовался, бросился к отцу из своего угла, обнял его мощную ногу своими лапками…
— Сергей, не приставай — буркнул отец, отцепил его, как зверька, оттолкнул и для верности пару раз шлёпнул по попке.
Мальчик послушно отполз в свой угол — ни обиды, ни плача…
Господи, да что же они с ним делают! Одевают красиво, кормят, дают витамины, наверно, чтобы он не болел! А самого главного — даже не для счастья и душевного равновесия, просто для жизни — любви он не получает ни крохи.
Мама кормила отца, они тихо говорили о чём-то, не обращая на мальчика ни малейшего внимания. А он сидел в своём углу — тихий, как мышонок.
Когда я снова отвлеклась от журнала, мама укладывала мальчика спать, отец уже спал наверху. Она не раздела его, так и уложила, в свитерке, шортиках и колготках. Укрыла аккуратно одеялом с просынкой. И поцеловала. Она поцеловала его! — обрадовалась я.
Мальчик вздохнул прерывисто и закрыл глаза…
